Низами Гянджеви - о своем происхождении и другие факты

6/02/2011   Азербайджан , Низами , тюрки

Присвоение и отторжение культурного и исторического наследия Азербайджана иранским и армянским правительствами на примере великого азербайджанского поэта Низами Гянджеви
Адиль Багиров, к.п.н.

---

Посвящено памяти член-корреспондента Джахангира Каграманова
и академика Гасана Абдуллаева, много сделавшим для
большего изучения, в том числе, наследия Низами

__________

«Не сломят меня эти бессердечные,
Я жалуюсь тем, которых еще нет на свете,
Моего тюркства в этой Абиссинии не признают,
И поэтому не едят моей вкусной окрошки».

Низами Гянджеви, из поэмы «Семь красавиц», 1197 г.

В марте 2006 года, великого азербайджанского поэта, философа и мыслителя XII века Низами Гянджеви (ок. 1140/1-1203/09), несмотря на его тюркское происхождение по отцу и его неоспоримую принадлежность Азербайджану, с завидной настойчивостью и безоговорочностью присвоил своей стране, Ирану, и ее титульному этносу, персам, посол Исламской республики Иран (ИРИ) в Азербайджанской Республике Афшар Сулеймани. Не довольствуясь этим, посол заодно отказал и в праве называть азербайджанским поэта XX века, Шахрияра из Тебриза, настаивая на исключительном названии его иранским поэтом (прозвище Низами, как и Шахрияр, являются поэтическими псевдонимами, тахаллусами, данных поэтов).

Политические заявления (а иначе как политическими заявления действующего чрезвычайного и полномочного посла никак иначе понимать невозможно), сделанные А.Сулеймани, весь характер его риторики, подтекст высказываний и история этого вопроса, бm9;ли вызваны показать исключительность Низами (и Шахрияра), Ирану. Причем, такая логика и последовательность наблюдается уже не в первый раз в вопросах всего, что касается истории, культурного наследия и достояния азербайджанского народа и страны. Практически, это неприкрытое подразумевание полного доминирования и принадлежности практически всего и вся, во всяком случае, до 1828 (год подписания Туркменчайского договора), на территории Азербайджанской Республики Ирану – а также отрицание на называние самих этнических азербайджанцев в Иране, тем, кем они естественно являются – азербайджанскими деятелями (это ни в коей мере не умаляет их одновременной принадлежности другой стране, обществу или культуре, их гражданство). 

Заявления посла были продолжением «борьбы» за происхождение и национальную принадлежность поэта - классика XII века между Ираном и Азербайджаном, развернутую еще президентом М.Хатеми во время своего официального визита в нашу страну в 2004 году. Стоит также отдельно отметить, как живо подхватили эти инсинуации все армянские источники и круги, включая даже Минобороны Армении, для которых «вопрос Низами» также представляет большой интерес (может, впору Минобороны Азербайджана заинтересоваться национальностью "армянских" царей, летописцев и религиозных деятелей?). Причем, это точнее назвать новым этапом спора, так как если раньше иранская сторона делала такие заявления только у себя в стране, а затем и за рубежом, то теперь, решили перейти в полномасштабное информационное и пропаг
 72;ндистское наступление уже на родной земле Низами. Будет уместным задаться вопросом, почему же во время существования СССР таких заявлений от ИРИ слышно не было? Как, впрочем, не слышно было и о вопросе «статуса Каспия», непризнания морской границы по линии Астара – Гасангули, которая была таковой как минимум с 1921 года, а то и вообще с 1723 года, когда шахский Иран вообще признал все права на Каспий за Российской империей. 

Учитывая такую ситуацию, автор считает, что Союз писателей Азербайджана (СП;А), а также Национальная академия наук (НАНА), научно-творческая общественность вообще и правительство страны, не должны ограничиваться только общими заявлениями и опровержениями на высказывания посла, а еще ранее, президента ИРИ. Также, требуется выработка четкой концепции и программы по противостоянию такой «культурной прихватизации» со стороны кого бы то ни было в будущем – ведь Низами далеко не единственный объект притязаний. По мнению автора, ответ всегда должен быть незамедлительным, полноценным и всеобъемлющим, ни оставляющим никаких сомнений и возможностей для неверного толкования, а также отбивающим всякую охоту продолжать такое присвоение азербайджанского наследия в будущем.

Ведь все-таки, Низами Гянджеви относится к золотому кладезю азербайджанской истории и культуры, и без него, а также других гигантов культуры и истории Азербайджана, как Физули, Насими, Хагани Ширвани, и шах Исмаил Хатаи Сефеви, на которых также начали компанию по отрицанию права на название их азербайджанскими поэтами историческими деятелями, наносится сокрушительный удар на культуру, историю, наследие, и национальную идеологию и концепцию азербайджанского народа и государственности. Вначале оккупируются земли, далее проводятся этнические чистки, а затем и отрицание культурного наследия этой страны и народа – хотя необязательно всегда в таком порядке. Азербайджан, в который раз является жертвой всех вышеперечисленных элементов стратегии, и, несмотря на все факты на своей стороне, отбивается пока не так сильно, как должен и может. Пора отражать все такие атаки, удар в удар, и восстанавливать целостность и суверенитет не только территориальный, но и культурно-исторический и этно-национальный.

Стоит отметить, что "вопрос Низами", т.е., его принадлежность той или иной стране, народу, давно уже выходит за рамки искусствоведения и культуры, а особенно ввиду такого высокопоставленного интереса со стороны ИРИ и некоторых других зарубежных кругов, переросло в политическую и идеологическую плоскость, в которой одна сторона (Иран) пытается показать, во-первых, свое бесспорное превосходство, и, во-вторых, практически унизить другую сторону (Азербайджан), отобрав у нее существенную часть культурного и духовного наследия. Такой вызов должен получить ответ, в том числе, от политологов и экспертов-международников. 

Будет прекрасно, если данная статья станет дополнительным стимулом и катализатором для больших академических исследований и публикаций на эту и смежные темы в Азербайджане, переиздание новых редакций большого, уже накопленного, материала от признанных востоковедов, научных конференций и лекций, а также выработке единой концепции и позиции у государственных органов, журналистов, НПО и интеллигенции по аргументированному ответу на все такие атаки в будущем. Хотя слова самого Низами, процитированные в начале статьи, сводят на нет все происки иранского официоза и иже с ними, автор считает нужным дать более детальный ответ.

Итак, по сути самих заявлений, как посол Сулеймани, так и до него, тогдашний президент ИРИ, М.Хатеми, однозначно имели ввиду две вещи:

1) что Низами якобы был перс по происхождению,

2) что он принадлежит только Ирану, так как он, дескать, «иранский» или точнее «персидский поэт».

Причем, приверженцы данного подхода иногда апеллируют к таким авторитетным западным источникам, как Энциклопедия Британника или, например, книге профессора Оксфордского университета Джули Скотт Мейсами, забывая пояснить, что в западных академических кругах принято использовать формулировку «персидский поэт» (Persian poet) в том числе для неэтнических персов, достаточно, если они писали на фарси или жили в Иране, или принадлежали к персидской поэтической школе. Это становится ясно любому, даже неспециалисту, когда читается весь контекст (более подробно этот и др. вопросы исследуются позже в статье). В данном случае подход советских ученых, использующих такую терминологию, как «персоязычный поэт», представляется более верным и менее подверженным путанице. Проблема не только в том, что иранцы выдают желаемое за действительное в смысле этнического происхождения Низами, но еще и безапелляционно приписывают Низами исключительно и только к Ирану (Персии), иранской (персидской) культуре, и т.д., по причинам, изложенным в начале статьи (т.е., попытка утвердиться k9;а счет Азербайджана, и одновременно отняв историю, вбить комплекс неполноценности).

Это все полностью укладывается в единую цепочку иранских претензий к Азербайджану (исторических, территориальных, культурных) и иногда подвергает само существование Азербайджана как независимой страны и народа, как под сомнение, так и под угрозу (в частности, имеются ввиду заявления высокопоставленных иранских генералов, таких как Г.Фирузабади (январь 1999), М.Резаи (июль 2001), Я.Р.Сефеви, и др.). Такие велико-имперские претензии обычно сопутствуют напоминаниями, что

1) якобы понятие «Азербайджан» севернее р. Аракс до 1918 года не простиралось,

2) что Гянджа не был городом Азербайджана, а Ирана, или, в устах более искушенных пропагандистов, хотя бы Аррана (несмотря на это, персидские националисты называть Низами арранцем также не спешат), и, 3) что мы себя азербайджанцами якобы до 1936 года не называли.

Причем не вспоминают, что собственно «Ираном» Персидская империя стала вновь официально именоваться только с 1935 года указом Резы шаха Пехлеви. До этого, только в эпоху Сасанидов (224-651 гг.) сами жители империи называли страну Иран, в то время как все ее называли Сасанидской Персией. Так же приходится напоминать иранским апологетам о существовании государства Атропатена, от которого и трансформировалось название «Азербайджан» в арабских источниках, с 4 века до н.э. (когда, с завоевания Александра Македонского, государство Персия/Иран исчезло с карты мира и перестало существовать), которое простиралось и севернее реки Аракс по мнению многих ученых, в частности авторитетного ираниста академика Играра Алие
74;а («Итак, Атропату фактически подвластна была вся территория Южного и значительная (если не вся) часть территории Северного Азербайджана», см.: «История Азербайджана», глава Х, ред. Играр Алиев, Баку: «Елм», 1995), а также статьи БСЭ (3-е издание, статья «Атропатена») за авторством З.И.Ямпольского: «В начале 2 в. до н.э. А. [Атропатена – прим. А.Б.] включала также территорию г. Нахичевань (на р. Аракс)». Русский историк В.М.Сысоев в первой четверти ХХ века пишет, «у арабских географов IX-X в. по Р.Х. под именем Азербайджана разумелся как весь южный Азербайджан, так и только самая юго-восточная часть северного до города Берда'а (Барды) и до р. Куры на севере...» («Начальный очерк истории Азербайджана», Баку, 1925). Следует отметить, что Атропатена на многие века оставалась либо независимой, либо только формально зависимой в политически турбулентном Иране.

Есть высказывание: «Страбоном перечисляются обитатели Атропатены: кадусии, амарды, тапиры, куртии и другие «бродячие и разбойничьи народности» (XI, 13, 3). Носители некоторых упомянутых этнонимов, вероятно, говорили на до-иранских, местных языках, являясь потомками автохтонов» (см.: Алиев К. Г. Античные источники по истории Азербайджана. Баку: Элм, 1986). Не стоит забывать и о многочисленных российских, немецких и английских источниках XIX - начала XX вв. про «адербейджанцев», в том числе Всероссийскую перепись населения 1897 года. Надлежит также напомнить и книги известного литературоведа Фиридунбека Кочарли, изданных до 1918 года, как например "Литература азербайджанских турков" (1908).

Следует также отметить, что иногда Иранская/Персидская империя, например, при Ахеменидах, Сасанидах, а также тюркских азербайджанских династиях Сефевидов, Афшаридов и Каджаров, существовала и простиралась на обширные территории от Дербента до Йемена – и что, теперь это дает какое-то право Ирану на притязания на Дагестан (Российскую Федk7;рацию) или Йемен? При этом, временной разрыв между эпохой Низами, жившем в тюркской Сельджукской империи и государстве Атабеков, и например, персидской Сасанидской империей (собственно Ираном), свыше 500 лет – неужели это дает право на притязания? Если на то пошло, то Иран почти целое тысячелетие управлялся тюркскими, и в том числе азербайджанскими, династиями, и именно этот период нас интересует с точки зрения Низами и других деятелей культуры. Именно тюркский период был временем расцвета искусства и науки – от Фирдоуси, который свою Шахнаме написал по заказу тюркского султана Махмуда Газневи, види;мо очень «некультурного кочевника», до исключительно «жестоких монгол» Ильханидов (про огромный вклад монгол в мировую культуру, науку и историю стоит отдельно написать), при (помощи) которых Насреддином Туси была построена самая крупная обсерватория того времени в Мараге в 1259 г. Также, необходимо отметить, что при всех сходствах и родстве с иранской, азербайджанская культура всегда была и остается самобытной – та же Атропатена, не говоря о Кавказской Албании, оставалась полунезависимой в составе как селевкидского, так и парфянского, и сасанидского государств.

Ввиду вышесказанного, не вызывает ни малейшего сомнения, что именно посол Сулеймани и президент Хатеми преследовали своей целью. Т.е., по ним получается, что и Низами - всегда живший в Азербайджане, в то время когда Иран (Персия) даже не существовал как этнополитическая единица (даже не имеет значение его этническое происхождение в данном случае), и записанный в персы только из-за того, что его произведения сохранились только на фарси -- и Шахрияр -- уже бесспорный азербайджанец, писавший также на азербайджанском, но жившем в Иране – иранцы. Причем, они их зачастую считают иранцами во всех возможных смыслах – национальном, гражданском, культурном, даже этническом – отказываются даже от мысли хоть как-то делиться с Азербайджаном, видимо веря в игру с нулевым результатом.

Следует пояснить, что понятие «азербайджанец» с точки зрения истории включает всех коренных жителей Азербайджана (Северного и Южного, как его подразделяют даже западные ученые и исследователи, но можно и другие исторические названия, например Арран/Албания и Атропатена), а с точки зрения сегодняшнего дня (и вообще XX-XXI веков) – всех граждан Азербайджанской Республики (Азерб. ССР, АДР). В частности, понятие азербайджанец – собирательное, так как это нация, а не одна этническая группа. Азербайджанский народ и нация в свою очередь состоят из следующих этносов: азербайджанских тюрков, талышей, лезгин, аварцев, татар, русских молокан, и др. Такое понятие и трактовка понятия «нация» и «народ» является стандарт
85;ым и единственно верным в современной науке. В данном случае, азербайджанский народ и этнос имеет право на самостоятельное название и историю, а также является не менее древним, чем русский, грузинский, арабский, немецкий, французский, британский, итальянский, и, конечно же, армянский или иранский этносы и народы.

Учитывая, что при всей жизни Низами (1140/1-1203/09), как и его родителей до него и сына после, Азербайджан был независим от Ирана, и вообще, Ирана как такового в тот момент не существовало (пока его не реанимировал шах Исмаил Хатаи Сефеви в 1501-02 гг., еще один поэт и военачальник – азербайджанский тюрок), то относить великого поэта собственно Ирану становится еще труднее. «Период существования Государства Атабеков Азербайджана (1136-1225) является временем консолидации всех азербайджанских земель под эгидой представителей династии Илденизидов. Именно в этот почти столетний отрезок многовековой истории Азербайджана его политические границы и этносоциальные рубежи приняли четкое очертание». (З.М.Буниятов, «Этнополитические рубежи Азербайджана в период правления Илденизидов», в «Историческая география Азербайджана», Баку: Элм, 1987, стр. 93).

Было бы интересно узнать, существуют ли возражения со стороны иранских официальных лиц, называть Абдурахмана Джами (1414-1492), а также Абульхасан (Абу Абдаллах Джафар) Рудаки (ок. 860 - 941), персо-таджикскими поэтами, и поэтому, принадлежащим в одинаковой степени, как Ирану, так и Таджикистану? То же самое должно касаться великого Абулькасима Фирдоуси (932/41–1020/26). Далее, разве Алишер Навои (1441/4–1501) – не узбекский поэт? Как быть с Амир Хосров Дехлеви (1253-1325), который был тюрком, но жил в Индии и писал на фарси?

Как уже отмечалось выше, персидские националисты, при полной моральной и интеллектуальной поддержке некоторых армянских кругов, претендуют на наследие азербайджанского народа не впервые. При этом, как точно подметил сам Низами,

Чтоб оправдаться, мой обчистив двор,
Хозяина поносит наглый вор.
Когда облава на воров идет:
«Держите вора!» — первым вор орет.
Пускай воруют, так тому и быть, —
Но злоязычья не могу простить...
("Лейли и Меджнун", пер. Т.Стрешневой), т.е., сами безосновательно обвиняют азербайджанцев в том, что, дескать, последние «вдруг» заинтересовались Низами только в эпоху СССР, где-то в 1930-40-х гг.

К счастью, остались вот такие свидетельства, в том числе от самой известной армянской поэтессы, прекрасному знатоку творчества Низами и переводчице многих его поэм на русский язык, Мариэтты Шагинян: «Кое-кто в Иране в сороковых годах, в связи с приближающимся юбилеем, поднял ярую кампанию за полную принадлежность Низами к персидской культуре….Задолго до юбилейной даты, еще в 1925 году, советский ученый-востоковед Ю.Н.Марр отправился в научную командировку в Иран, который он и раньше знал и любил…. Его удивило, между прочим, резко отрицательное, не то небрежное, не то враждебное отношение персов к Хакани и Низами. По мнению Марра, такое отношение объясняется тем, что сами персы не считают и не могут считать этих двух поэтов, уроженцев и жителей кавказского Азербайджана, за своих национальных писателей». Далее поэтесса цитирует самого академика Марра, перечисляющего представителей персидской интеллигенции Т;егерана, с которыми он обсуждал Низами (и Хагани), например, «с правнуком знаменитого Каем Мекама, поэта», «популярнейшему в современном Иране королю поэтов – Мелэк ош-Шоэра Бехар», и, «молодому поэту Саиду Нефиси», который и сделал известное признание, что: «Низами – не персидский поэт, он жил и работал в азербайджанской среде, и стихи его непонятны персу» («Этюды о Низами», h5;реван, 1955; переизд.: Баку, 1981, с. 6-7).

Кстати, удобные обвинения советской науки в попытке «присвоения» персидских или иранских поэтов в пользу азербайджанского или иных советских народов при ближайшем рассмотрении не терпят никакой критики. Ведь советские, да и азербайджанские ученые, того же Дехлеви называли чаще всего «персоязычным индийским поэтом», редко отмечая его тюркское происхождение. Иначе, почему советским ученным не называть Дехлеви просто тюркским или индийским поэтом, а Фирдоуси и Джами – просто таджиками? Следует учесть, что даже в Большой советской энциклопедии (БСЭ), популярному и важному источнику информации, которую редактировал Л.С.Шаумян, член Главной редакции и заместитель главного редактора БСЭ с 1954, сын комиссара Степана Шаумяна, и в редакционную коллегию которой входило несколько армян (как и в случае с Энциклопедией Британника), статья про тюрок вообще отсутствовала (зато была заметка про «пантюркизм»), статья «Армянский вопрос» востоковеда В.А.Гурко-Кряжина из второго и третьего, последнего во время СССР, издания БСЭ изъяты, и многие представители неармянского этноса, как например летописец Агафангел (грек), Корюн (грузин) и Моисей Каланкатуйский (албан), поэт Давтак (албан) и др., автоматически причислялись к армянам.

Кстати, другого великого азербайджанского поэта, Имадеддина Насими, также пытались записывать в иранцы и еще кого угодно, пока такие ученые как член-кор. Дж. Каграманов, директор Республиканского рукописного фонда АН Азербайджанской ССР, не обогатили всемирную литературу открытиями многочисленных поэм Насими на родном, азербайджанском языке, и тем самым положили конец всем инсинуациям. После этого, тщетность попыток фальсифицировать историю и приписывать Насими исключительно Ирану, Ираку или Сирии или кому-то еще, была осознана (хотя робкие попытки все же продолжаются).

При этом важно еще раз отметить, что несмотря на то, что
53;изами был азербайджанским поэтом тюркского происхождения, он одновременно «персидский поэт» в смысле персоязычности его дошедших до нас поэм, принадлежал к азербайджанской школе персидской поэзии, несомненно принадлежит и к иранской культуре, цивилизации, миру – хотя также и всему прогрессивному и цивилизованному человечеству. Вот что писал чешский востоковед и один из ранних «Низамиведов» в начале XX века: «Дело не в том, что азербайджанских литераторов и ученых было много, гораздо более важным элементом является их своеобразие. Не столько совпадение во времени, сколько это своеобразие является поводом для объединения в самостоятельную группу, у истоков которой, собственно, уже стоит Гатран [Тебризи – прим. авт.]» (Рипка Ян, История персидской и таджикской литературы, М., Прогресс, 1970, стр. 199).

Эту же мысль подчеркивает Е.Э.Бертельс: «все авторы охарактеризованной группы, начиная с Гатрана, обнаруживают известную общность стиля. Она настолько велика, что говорить об азербайджанской школе XII в., мне кажется, мы имеем полное право» (Бертельс Е.Э. «Избранные труды. Низами и Физули». М., Восточная литература, 1962, стр. 74).

Согласен с этим заключением и другой известный востоковед, академик Марр: «Низами является своим для Кавказа, в частности для той этнической группировки, которая до последнего времени сохраняла персидскую традицию в своей литературе, то есть для Азербайджана, где гянджинский поэт все-таки более в почете, чем в Персии» (Ю.Н.Марр. «Антология азербайджанской поэзии». М., 1939, с. XIX).

М;.Шагинян, отмечая особую роль проф. Ф.Б.Шармуа (1793-1869) как одного из пионеров «Низамиведения», пишет: «Шармуа первый заложил основы нашей науки о Низами как о культурном явлении Закавказья. Шармуа первый отметил особенности его словаря, некоторое отличие его языка от языка персидских классиков…» («Этюды о Низами», стр. 66). Шагинян развивает свою мысль дальше: «…в противовес западноевропейским ученым, рассматривавшим великого азербайджанского поэта вне зависимl6;сти от его происхождения и культурного окружения, Шармуа впервые обратил внимание на принадлежность Низами к Азербайджану и на отличие не только Низами, но и других поэтов, живших и творивших в Гяндже и в Средней Азии, от поэтов персидских» (там же, стр. 67).

М.Шагинян продолжает: «…Низами несравненно теснее, нежели с другими странами Передней Азии, оказался связанным с культурой Кавказа. Наибольшее количество подражаний его поэмам падает не на персидских, а на тюркских поэтов» (там же, стр. 14).

Также стоит отметить, что нижеперечисленные произведения были посвящены тюркским правителям: «Хосров и Ширин» Великим атабекам Азербайджана и Сельджукскому султану, «Семь красавиц» ("Хафт пайкар" - "Семь светил") 'Ала' ад-Дин Корпа Арслану (1174—1208), правителю Мараги и соседних крепостей из династии Аксункуридов, и правителю Ахара (между Ардебилем и Тебризом), который также был тюркского (кыпчакского) происхождения. Остальные два заказчика были ширваншах Ахситан I и владетель Арзинджана (в Восточной Турции). Не менее важно и то, что во многих поэмах присутствуют позитивные образы тюркских кочевников, и действие всех пяти поэм Низами происходят в домусульманский период (хотя сам Низами был, несомненно, благоверный мусульманин).

Отчетливо и ёмко высказался о нашем великом поэте основоположник современного азербайджанского национального государства в 1918-1920 гг;., Мамед Эмин Расулзаде: «...кто смеет сказать “он не тюрк” поэту, который называет а) красивого и великого - тюрком, б) красоту и величие - тюркизмом, в) красивое и великое слово - тюркским, г) страну красоты и величия - Туркестаном. В эпоху, когда жил Низами, язык, как таковой, не имел значения, с точки зрения же чувств, души, патриотических аргументов, доказывающих тюркское происхождение, поэта, не одно, а тысячи». (Сl4;.: Мамед Эмин Расулзаде. Азербайджанский поэт Низами. Баку, 1991, с. 31., первое издание – Анкара, 1951).

Стоит отметить еще один малоизвестный, но интересный факт: «В предисловии к поэме «Хосров и Ширин» поэт среди тюрков выделяет особое сословие – «торкан-е галам» - «тюрки пера», т.е. тюркские писатели, «пишущие тюрки». Сам Низами как раз и был одним из самых гениальных «пишущих тюрков», чье могучее перо создало бессмертные памятники художественного слова» (Р.Алиев. "Низами Гянджеви", Баку: Yazıçı, 1991, сс. 28-29).

Действительно, Низами использовал достаточное количество азербайджанских тюркских слов в своих произведениях на фарси: алачыг (шатер), мунджуг (вместо «бунджуг», бусы), ушаг (мальчик, ребенок), йатаг (конвой), и т.д. (см. Р.Алиев. "Низами Гянджеви", Б.: Yazıçı, 1991, с. 28). Большой интерес вызывает упоминание в стихах Низами ткацких орудий коврового ремесла, таких как «бычаг» (нож), «гайчы» (ножницы), «хана» (сповальня), и одежда, например, «кейнек» (рубашка), «папаха» (тюрбан, головной убор), «чарык» (лапти), «джораб» (носки), и т.д. (см.: Ш.Т.Буниятова. «Низами и этнография», Б.: Элм, 1991, сс. 16, 18).

Как отмечает видный исследователь А.С.Сумбатзаде, «Еще более обильный материал по отложению тюркоYazıçıя мы видим в арабо-персоязычной научной и художественной литературе, созданной самими азербайджанскими учеными, поэтами и писателями до XIII в., т.е. до начала появления первых литературных произведений уже на тюркско-азербайджанском языке. Реальной иллюстрацией к сказанному могут служить рассыпанные на страницах произведений Гатрана Тебризи, Хагани Ширвани, Низами Гянджеви тюркско-азербайджанские слова. В частности, например, в стихотворениях Гатрана Тебризи фигурируют следующие слова: «даг», «таг», «атаг», «сурьма», «хан», «мунджуг», «туг», «тапанча», «хатун», «хыл», «бол», «гар», «гыр», «чоп», «чаган», «бекмез», «чувал» и др. В «Диване» Фелеки Ширвани (XII в.) мы встречаем следующие тюркоязычные слова: «даг», «авех», «баслыг», «тугра», «бейдаг», «таци», «хатун» и др. В «Диване» Хагани Ширвани лишь в одной строчке, например, употреблены два тюркоязычных слова «су», «этмэк» (вода и хлеб). Кроме того, в нем попадаются такие слова как «мала», «бейдаг», «танры», «иткин», «вушаг» («ушаг»), «тутуг» («иарда», «йыглыг» (ох), «чуха», «гундуз» (су ити), «хатун», «сурьма», «астер», «гаратычан», «гызыл», «гарагыз», «хан», «даг», «туг», «авех», «йезек», «тугра», «йараган», «акча», «танри», «ялавач» и др. Подобные же слова, например, «хатун», «вушаг», «сурьма», «чадор», «гар», «йаман», «бейраг» и т.д. мы встречаем в произведениях также поэта XII в. Мюджиреддин Байлакани. Еще большее количество тюркоязычных слов фигурируют в произведениях великого Низами (XII – начала XIII в.): «хатун», «овзан», «чалыш», «санджак», «галавуз», «кулунк», «кардек», «гырмызы», «тутуг», «алачуг», «тутмаг», «йайлаг», «ятаг», «тек», «кенд», «чирк», «тагар», «утбулум», «догбадж», «гарынджа», «Гарахан», «Корхан», «Келжин», «Ареш», «Кулиджа», «Йараг», «миянчи», «Алем», «Дивлак», «озан», «чалыш», «санджак» и т.д. («Азербайджанцы – этногенез и формирование народа», Б.: Элм, 1990, с. 153, со ссылкой на: Демирчизаде А.М., «История азербайджанского литературного языка», Ч. 1, на азерб. яз., Б.: Маариф, 1979, и Онуллахи С.М., «Фальсификация истории азербайджанского языка в сочинениях иранских ученых // Кн. Против буржуазных фальсификаторов истории и культуры Азербайджана», Б., 1978).

Так как речь идет об этническом происхождении Низами, о его национальном (гражданском) самосознании и принадлежности, то становится ясным, что ни по одному l0;з этих принципов он не был иранцем или персом. Ненаучные и невесомые аргументы посла Сулеймани и президента Хатами, что, дескать, раз Низами писал на фарси, то значит, был персом, неубедительны и нелогичны, по нескольким причинам.

Во-первых, есть интересный пассаж, связанный с письмом ширваншаха Ахситана I, присланное весной 1188 г., который, в противовес созданной по заказу тюрков атабеков Азербайджана и посвященной сельджукскому султану Тогрулу II поэмы «Хосров и Ширин», просит создать поэму «Лейли и Меджнун», причем обязательно на фарси или арабском, но никак не на тюрки. Как явствует из самой поэмы, вначале Низами негодовал и не хотел принимать такой заказ, но четырнадцатилетний сын Мухаммед смог его переубедить (см. напр.: Дж.Каграманов, Р.Алиев. «Низами Гянджеви: краткий справочник», Б.: Елм, 1979). Учитывая большой объем доступного материала по этой истории, автор ограничится лишь приведением соответствующего стиха от Низами и их анализа крупным русским и советским востоковедом, академиком И.Ю.Крачковским (см.: "Ранняя история повести о Меджнуне и Лейли в арабской литературе", в сб. "Алишер Навои", М.-Л., 1946). Вот как Низами описывает заказ на поэму «Лейли и Меджнун» от ширваншаха Ахситана I, словами последнего:

"Хотим, чтоб в честь Меджнуновой любви
Гранил, как жемчуг, ты слова свои. . .
Арабской ли, персидской ли фатой
Украсишь прелесть новобрачной той. . .
Мы знаем толк в речениях людских,
Мы замечаем каждый новый стих.
Но к тюркским нравам непричастен двор,
Нам тюркский неприличен разговор.
Раз мы знатны и саном высоки,
То и в речах высоких знатоки!"

Прочел я... Кровь мне бросилась в лицо, -
Так, значит, в ухе рабское кольцо!
(«Лейли и Меджнун», пер. П. Антокольского, М., 1957, сс. 28-29)

По мнению большинства ученых, здесь речь идет о том, на каком языке дол;жна быть создана поэма (на фарси или на арабском) и по каким мотивам (только не тюркским), и ширваншах возражает против использования в написании поэмы тюркского языка, который он считает языком простого народа.

По мнению академика Крачковского, "Ширваншах Ахсатан Первый (перс.) (1160-1191), который ненавидел атабеков и все тюркское и постоянно враждовал с Джахан-Пахлаваном и Кызыл-Арсланом (1186-1191), отправил гонца к поэту в Гянджу, с заказом написать в его честь новую поэму. В письме Ахсатан прямо говорил поэту: "Мы высокородные цари и исполняем свое обещание, мы верны своим словам и не поступаем так, как н;изкородные тюрки-султан Махмуд и Кызыл-Арслан по отношению к тебе. Поэтому ты создай нам подобающие нашему высокому роду, высокие, а не грубые "тюркоподобные" слова". Несмотря на политическую подоплеку Ахсатана Первого, его оскорбительные слова задели поэта. Обращаясь к Ахсатану, поэт в конце поэмы говорит:

Хотя чистое сердце и победоносное счастье
И являются твоими добрыми советчиками,
Все же и от этого советчика с божьей благодатью
Выслушай два-три слова, словно утренняя молитва.
Посмотри, сколько голов погубил мир,
И сколько царей пережил.
Ты, бдительный шах, знающий свое дело,
Становись же (теперь), если сможешь, бдительным тюрком.

В ином, более современном и академическом переводе А.Старостина, под редакцией Н.Б.Хатунцева, звучит так:

Но все ж и от советчика другого
Я выслушать тебя молю два слова:
Наш мир, как глянешь, - хитрый чародей,
Уже он стольких пережил царей!
Стань бдительным, как тюрок, если сможешь,
Тогда могущество свое умножишь.

(Из: «Заключение книги с именем Ширваншаха» в «Лейли и Меджнун», юбилейное издание 1981-1985 гг., Баку: Yazıçı, 1982, с. 406)

Трудно представить более утонченной издевки по адресу ширваншаха, чем та, которую содержит последняя строка. В расшифровке она звучит так: хотя ты поднаторел в государственных делах, но ты еще не стал человеком, ибо у тебя нет ни черт вождя, ни свойств полководца, ни достоинств богатыря, ни способностей бойца-героя, ни величия души, ни мудрости, ни справедливости, ни правосудия, ни благородной внешности, ни искренности и т.д. В конце призыв "становись тюрком" дан в условном контексте "если сможешь". Это свидетельствует о том, что поэт специально подчеркивал неспособность Ахсатана стать таковым (тюрком).

При этом образ тюрка у Низами всегда положительный и часто противопоставляется другим народам. Как замечает проф. А.Гаджиев, "По всему "Хамсе" разбросано множество таких "мелких", с первого взгляда не бросающихся в глаза, деталей, которые, однако, в целом, мысленно "стянутые" воедино, воссоздают эпически масштабный социально-этнический портрет, этико-бытовые черты тюркского характера" (см.: "Ренессансный мир "Хамсе" Низами Гянджеви", Б.: Мутарджим, 2000, с. 12). Многие исследователи также подмечают интересный прием "от обратного", использованного Низами для акцентирования его собственного тюркского самосознания, приводя рассказ о старухе и Санджарском султане-тюрке ("Сокровищница тайн"), когда старая женщина, возмущенная несправедливостью по отношению к себе, негодуя, обращается к султану:

Тюрки, держава которых высоко вознеслась,
Завладели царством с помощью правосудия.
Так как ты лелеешь тиранию, жестокость,
То ты не тюрок, а индус-грабитель.

В подстрочном переводе проф. Рустама Алиева (см.: "Низами Гянджеви", Баку: Yazıçı, 1991, сс. 26-27) звучит так:

персидский вариант (записано кириллицей для упрощения чтения):

Доyлeте-торкан ке болеиди керефт
Мемлекет ез дадпеl9;енди керефт
Чон ке то бидадкери первери
Торк неи хендуйе-гареткери.

перевод на русский язык:

Держава тюрков, которая возвысилась,
Обрела власть благодаря любви к справедливости.
Раз ты творишь беззаконие (тиранию)
То ты не тюрок, а вор-индус.

Другими словами, Низами в очередной раз превозносит тюрков и не терпит, когда какой-либо представитель родного этноса, пусть даже могущественный султан, перестает проявлять те положительные "тюркские" качества и достоинства, которые Низами считает присущими каждому тюрку. Зато все эти качества есть у других тюрков-правителей, например, "мифический царь Турана Афрасияб, который является "прародителем" Михин-Бану ("Хосров и Ширин", 113), и сама Михин-Бану, и государь Хотана, китайского Туркестана (Искендернаме, 259), Тогрулбек - основатель династии Сельджукидов (Искандернаме, 280), многие другие" (А.Гаджиев, ук. раб., сс. 12-13). Уже устами Александра Македонского, Низами говорит:

"От хазарских гор до китайского моря,
Всю землю я вижу полной тюрок"

("Искендернаме", юбилейное издание 1981-1985 гг., с. 295).

Другой исследователь также отмечает исключительно положительный образ и видение тюрков у Низами: «…чтобы подчеркнуть величие пророка Мухаммеда, он называет его Тюрком. Таким же образом поступает поэт, когда хочет подчеркнуть величие своего любимого героя Александра Македонского» (см.: Р.Алиев, "Низами Гянджеви", Баку: Yazıçı, 1991, с. 27). Р.Алиев имеет ввиду данную строку из поэмы «Хосров и Ширин»:

«Хвала тебе, о Тюрк! Ты семь племен возглавил!
От Рыбы до Луны тебя весь мир прославил»

(«Хосров и Ширин», юбилейное издание 1981-1985 гг., с. 354).

В комментарии к данной строке в издании, ее смысл проясняется таким образом: «Тюрок – в поэзии Низами символ мужества, красоты, бесстрашного предводителя и вождя. Называя пророка «тюрком», что поэт делает часто, он подчеркивает все его вышеуказанные качества. Смысл бейта: О мудрый предводитель, отважный вождь, красивый и великодушный пророк, ты возглавил племена всех семи обитаемых частей света, и весь подлунный мир славит тебя» (с. 426).

Во-вторых, когда в поэм;е "Хосров и Ширин", Низами пишет про героиню эпоса, тюрчанку Ширин, которая ведет свою родословную от тюрка Афрасиаба, пьет молоко, и т.д., то в том же стихе указывает, что за ее образ взял собственную жену, Аппаг («Афак» в арабской форме), в очередной раз подчеркивая тюркское происхождение как своей жены, так и плода их совместного брака - единственного сына, и, соответственно, своей героини Ширин (перевод К.Липскерова):

Омой мою Ширин водой из горьких роз.
Она весенним днем, подобно розе милой,
Склонилась над своей безвременной могилой.
Кыпчакский мой кумир! Мой нежный хрупкий злак!
Погибла, как Ширин, и ты, моя Афак.
....
По-тюркски тронулась в кочевья, словно нож
В меня вонзив, свершив не тюркский ли грабеж?
Но коль тюрчанки нет и тщетны все погони, -
Над тюркорожденным, господь, простри ладони.

В ином переводе Е.Э.Бертельса ("Избранные труды. Низами и Физули", М.: "Восточная литература", 1962, с. 118) звучит так:

Как (всем) тюркам, понадобилось ей откочевать,
по-тюркски предалá она разграблению мое (самое ценное) добро (душу).
Если тюрчанка моя скрылась из шатра,
о боже, о тюрчоночке моем ты позаботься!

В-третьих, из 20,000 бейтов (куплетов), касидэ, газель , кыт'э и рубаи Низами, только 2,000 дошли до нас (для справки, в «Пятерице» Низами -- 30,000 куплетов). Неужели мы имеем право с полной ответственностью предполагать, что среди 90% недошедших до нас бейтов, не могли быть и на других языках, в том числе и тюркском (азербайджанском) языке или хотя бы оставляющим больше прямых и косвенных подтверждений самосознания Низами, его биографии, и т.д., проливающих свет на интересующие нас вопросы?

В-четвертых, Низами несомненно знал много языков, как и просто обязан был знать, естественно, и родной язык (на котором и говорил с женой, Аппаг, которая других языков не знала. Он наверняка должен был посвятить ей лирические стихи на родном для них языке, да и в Гяндже, многие среди местного населения, а тем более военные, при дворе атабека, говорили на тюркском языке. Вообще по логике иранских официальных лиц, армянам нужно отказаться от того же американского писателя армянского происхождения У.Сарояна, так как последний писал все на английском. И наоборот, скрывать парфянское или персидское происхождение «армянского» царя Тиграна II Великого или первого католикоса Армении Святого Григория Просветителя (и десятков других «армянских» царей из династий Аршакидов и Арзакидов, военачальников и летописцев как Агафангел или Корюн), как это в принципе и делается. Также, еврейское происхождение известного немецкого поэта Генриха Гейне (1797-1856), как и другого немецкого писателя Франца Кафки (жившего в Праге), видимо, надо скрывать и настаивать, что раз они писали свои произведения на немецком языке, значит не просто "немецкие писатели", а именно "немцы". То же самое с огромным количеством известных людей, например, России, от шотландца генерала Барклая де Толли до испанца адмирала Дерибаса.

Впрочем, в доказательство приведем слова самого Низами о его знании нескольких языков:

Кроме новейших историй (я изучал и книги)
Еврейские, христианские и пехлевийские,
Выбирая из каждой книги то, что было в ней драгоценным.
Из каждой скорлупы вынимал ее зернышко.
Язык за языком я собирал сокровище
И из всего этого построил целое.

(Искендернаме, ч. 1, Баку, подстр. пер. Е. Бертельса, стр. 71)

Большой интерес представляет следующая строка Низами:

Углубился я в сказанья, стал вникать во тьму
Тайн, рассеянных когда-то по свету всему.
На арабском прочитал я все и на дари,
Книгу Бухари прочел я, книгу Табари.

(Семь красавиц, М., 1959, пер. В. Державина, стр. 33)

Заметьте, что он отмечает что вел свои исследования (следовательно, владел в совершенстве) книг и свитков как на арабском, так и на дари – «литературный язык западных и восточных иранцев (персов, таджиков и др.), распространённый с конца IX до начала XVI вв. на территории Средней Азии, Ирана, Афганистана, Азербайджана, северо-западной части Индии. Классики персидско-таджикской литературы (Рудаки, Фирдоуси, Хафиз, Омар Хайям, Насир Хосров и др.) термином "дари" называли литературный язык, на котором они писали. Другое название этого языка: фарси-йе дари, фарси, парси» (из БСЭ). Разве будет этнический перс отмечать свой «родной» язык, на котором он к тому же писал свою «Пятерицу/Хамсе», вот так, отдельно? Не говоря о том, что Низами ставит якобы «родную» пехлевийскую (иранскую) культуру и книги наравне с инородными для него христианскими и еврейскими. Это то же самое, если российские исследователи будут со всей серьезностью заявлять, что читают на дореволюционном русском языке, например времен В.Л.Величко (1860-1903), или американцам хвастаться тем, что они читают на английском У.Шекспира. Данный аргумент вводится в научный оборот впервые, и, по мнению автора, является очередным весомым доказательством этно-национального самосознания и происхождения Низами.

В-пятых, все исследователи (см. например Е.Э.Бертельс. «Великий азербайджанский поэт Низами», Баку, 1940, стр. 36) отмечают трудности в написании поэм на любом другом, нежели персидском языке, прочно утвердившемся в то время как литературный, а также официальный язык даже в государстве Атабеков. «Не следует вместе с тем игнорировать тот факт, что Низами на Востоке можно было бы скорее прославиться и распространить свои воззрения в различных странах посредством персидского и арабского языков. Только по этой причине великий художник слова был связан, так сказать, по рукам и ногам. Для того, чтобы созданные им творения не затерялись, он был вынужден следовать требованиям литературного письменного языка своей эпохи» (Кафарлы Р. «Фиl3;ософия любви на древнем Востоке и Низами». Санкт-Петербург, 2001, сс. 93-100). Стоит также добавить что даже в 19 веке многие азербайджанские историки писали свои книги именно на персидском языке, несмотря на то, что являлись поддаными Российской империи.

Хотя, уже упомянутая современная западная исследовательница, проф. Оксфордского университета, Дж.С.Мейсами, долгое время прожившая в Иране, по этому поводу достаточно подробно и ясно поясняет (цитата приводится полностью, перевод мой):

«В Азербайджанском регионе, где Низами жил и писал, в его время только сравнительно недавно стало сценой значимой литературной деятельности на персидском языке. Поэзия на персидском сначала появилась на Востоке, где в десятом и одиннадцатом веках, процветало во дворах у Саманидов в Бухаре и их преемниках (тюркской империи – прим. А.Б.) Газневидах, центрированное в восточном Иране и Афганистане. Когда Газневиды были побеждены в 1040 Сельджуками, и последние расширили свое могущество западнее, в Ирак, который был преимущественно арабоязычным, то и персоязычная поэзия также распространилась западнее в султанский двор Сельджуков. В Азербайджане, где разговаривали на многочисленных языках и диалектах, оригинальным языком 073;ыл местный диалект Азери, но с возрастающей миграцией тюрок на Запад в одиннадцатом веке, тюркский язык стал широко распространенном. Когда в двенадцатом веке Сельджуки расширили свой контроль в регион, их наместники в регионах, фактически автономные местные принцы, поощряли персидскую письменность. К середине двенадцатого века много важных поэтов обладали и пользовались их патронажем, и там разработался отчетливый «Азербайджанский» стиль поэзии в персидском языке, который контрастировал с «хорасанским» или «восточным» стилем в своей риторической сложности, прогрессивном использовании метафоры, и использовании технической терминологии и изображений христианства» (см.: Julie S. Meisami, introduction to English translation of "Haft Paykar: Medieval Persian Romance", Oxford University Press: New York, 1995).

Не стоит забывать и того, что Низами неоднократно говорил о своей родной Гяндже, как о городе относящемуся только к Аррану - политическое и географическое название Северного Азербайджана со времен арабского халифата - и к Ираку, в котором была столица сельджукского (тюркского) султаната, но никак не к Ирану (при этом нужно отметить, что было два Ирака – арабский и аджамский).

«Гянджа, повязав меня, крепко взяла,
Ирака богатства держу без узла»

(«Сокровищница тайн», Баку, 1947, пер. М.Шагинян, стр. 143)

«Я – жестоко осажденный в городе родном…»
(«Семь красавиц», М., 1959, пер. В.Державина, стр. 376)

Это показывает еще раз, что «родная» Гянджа, родина поэта, не имела отношения к Ирану, а имела отношение только к Аррану, как непосредственно к стране/краю/родине Низами, и к Ираку (Арабскому), со столицей в Багдаде, как ядру Сельджукской империи, откуда и назначались (формально) азербайджанские атабеки Илдезиды. Также идет игра слов – «гяндж» на фарси означает "богатство", вот и получается, что Низами и Гянджа представляются как неразделимое целое, повязанные друг к другу эмоционально.

Интересно также упоминание о значении Тебриза, находящегося в Южном Азербайджане, в XIII веке, которое сообщает европейский путешественник Марко Поло, путешествующий по Востоку в 1271-1295 гг.: «Торис – большой город в стране Ирак [именно Ирак, это не опечатка, имеется ввиду Ирак Аджамски 081; – прим. А.Б.]; много там и других городов и крепостей, но Торис – самый лучший в целой области» (Путешественники об Азербайджане. т. I. Баку, Изд-во АН Азерб. ССР, 1961, стр. 34).

Как дополнительное доказательство Гянджи как родного города поэта, М.Шагинян приводит такие слова Гете, одного из самых ранних поклонников творчества азербайджанского поэта в Европе: «Вообще же Низами вел, соответственно своему спокойному занятию, спокойную жизнь при Сельджукидах и был онен в своем отечественном (родном) городе Гяндже» (стр. 50).

По свидетельству современника, «Гянджа…красивый и величественный город», который стоит в ряду с крупнейшими городами Востока: «величественные из всех, красивейшие и с лучшим климатом – полная сокровищ Гянджа в Арране, Исфаган в Ираке, в Хорасане Мерв, Тус, а в Руме Аскеран.» (Низами. Сборник первый. Баку: Азернешр, 1940, стр. 110).

Как фиксируют этно-национальный состав Гянджи исторические источники, он был бесспорно населен преимущественно тюркским и иранскими (курдским, персидским, татским) народами, т.е., мусульманами, хотя проживали и христиане, в частности грузины, греки и армяне, а также еще не полностью ассимилированные/арменизированные албаны. «Арабский историк и путешественник Ибн Азрак еще в 1070 году писал, что «Гянджа является великой столицей тюрков». Знаменитый историк Хорезм-шаха Джалал-Дина Мангыбурни Насави неоднократно отмечал, что «В Арране и Мугане тюрки, неисчилимы» (см.: Р.Алиев. "Низами Гянджеви", Баку: Yazıçı, 1991, сс. 20-21).

В свете вышесказанного, считаем нужным довести до сведения как о крупном, если не преобладающим, тюркском населении Азербайджана, так и факт того, что азербайджанский язык, в том числе литературный, уже начал складываться до Низами, но все еще были ограничения в смысле популярности языка (как сегодня, если кто хочет обеспечить максимальную цитируемость и популярность своей работе, должен обязательно написать ее на английском, ранее – на французском, латыни, фарси, арабском, и т.д.). В частности, по сведению БСЭ, «А. я. [азербайджанский язык – прим. А.Б.] относится к юго-западной ветви тюркских языков. Он восходит к языку огузских племён Центральной Азии 7—11 вв., который явился языком-предшественником для нескольких современных тюркских языков: А. я. и турецкого языка. В процессе развития эти языки изменились как в фонетической структуре, грамматическом строе, так и в словарном составе. ... Литературный А. я. начал складываться с 11 в....» (Г.Г.Брянцева, "Азербайджанский язык", БСЭ, 3-е издание).

Как заметил М.А.Дадаш-заде, «Азербайджанский язык жил и развивался, преодолевая чуждые влияния. Еще в XIII столетии поэтом Иззеддином Гасан-оглы была написана по-азербайджански газель о любви, исполненная искреннего чувства и грациозной стилистической игры. Ясно, что для создания такого произведения Гасан-оглы мог воспользоваться только поэтическим языком, сложившимся задолго до; него. Такой живой и развитый язык нельзя было создать «самому» в течении года или нескольких лет» («Азербайджанская литература: Учеб. пособие для фил.
92;ак. ун-тов», М., «Высшая школа», 1979, с. 8).

Молодой исследователь Х.Балаев отмечает, «Высокий художественный уровень языка эпоса «Книга Деде Коркуда», созданного более 1300 лет назад, свидетельствует о том, что в предыдущие века азербайджанский язык обладал всеми параметрами совершенного устного литературного языка. Запись эпоса, датируемая 1053 годом, доказывает и наличие древних письменных литературных традиций в азербайджанском языке». Далее исследователь перечисляет писателей и поэтов, писавших по некоторым сведениям в том числе на азербайджанском (тюркском) языке: Масуд ибн Намдар (ХII в.), Алим ибн Мухенна, поэт Али (1233 г.), Иззеддин Гасаноглы (конец ХIII – начало ХIV), Гази Бурханеддин (1344-1398) и Имадеддин Несими (1369-1417) (см.: «Из истории становления Азербайджанского языка как государственного (XVI-XX вв.)», Баку: Elm vә Hәyat, 2002, с. 83-84).

«Обратимся в связи с излагаемой проблемой к другому источнику – «Сборнику рассказов, писем и стихов» [пер. на рус. яз. В.Бейлиса – прим. А.Б.] Мас’уда ибн Намдара (нач. ХII в.). Описывая народное восстание в одном из крупнейших городов средневекового Азербайджана – Байлакане, Мас’уд ибн Намдар подчеркивает, что восстание в Байлакане подняли и возглавили туркмены и тюрки. В данном произведении, написанном в 1111-1112 гг., подчеркивается преобладание тюркского этноса в аррано-байлаканских событиях….» Автор исследования вторит предположениям о том, что за короткий срок не могли бы тюркские «кочевники» стать большинством и при этом еще и добиться доминирования «своего» языка в Азербайджане (см.: З.А.Кули-заде, «Из истории азербайджанской философии VII-XVI вв., Б.: Азернешр, 1992, с. 110-111).

Действительно, тюркское население Азербайджана было крупным задолго до Сельджуков – хотя процентное соотношение до сих пор оспаривается, но само значительное присутствие тюрков по всему Кавказу и в Азербайджане (в том числе Северном, в Арране) признается византийскими, грузинскими, арабскими, р 091;сскими/советскими ученными и летописями (А.Артамонов, С.Такайшвили, Феофилакт Симмокатта), и, армянскими летописцами уже в V веке (см. напр.: Фавстос Бузанд, «История Армении», или «История халифов» Гевонда).

Еще академик А.Е.Крымский заметил: «При этом указано также, что туркменские эмиры в Арране стояли во главе местных крепостей. Таким образом, Низами имел возможность с детства присматриваться к жизни кочевников и когда потом писал свою поэму «Лейли и Меджнун», то мог представить себе невиданный им далекий быт аравийских кочевников наподобие близкого туркменского в его родном Арране» (Крымский А.Е. «Низами м его современники», Б.: Элм, 1981, с. 112).

Подобное положение на Мугане подтверждается и более непосредственным свидетельством Йакута ал-Хамави: «Мукан – область, в которой много сел и пастбищ. Она заселена туркменами, которые пасут здесь свои стада, и туркмены составляют здесь большинство населения» (цит. по Крымский А.Е. «Низами м его современники», Б.: Элм, 1981, с. 389).

Стоит также затронуть часто приводимые, но противоречивые данные, из сборника "Атешкида" Хаджи Лютф Али Бея (18 век), об отце Низами (а иногда самом Низами) якобы происходящего из горной местности (Кухистана) городка Кум (в Иране, недалеко от Тегерана) и деревни Тафриш – это поздние вставки идеологически-мотивированных переписчиков в одну из поэм поэта, и проще говоря, фальсификация. Об этом даже прямо написала армянская поэтесса и эксперт по Низами, Мариэтта Шагинян – которую вряд ли кто-то может обвинить в предвзятости (см. напр.: «Этюды о Низами», стр. 19).

При этом, в более ранних и поэтому более достоверных сборниках биографий поэтов, как Довле
90;-шах (Доулет Шах) из Самарканда (15 век) и Ауфи (13 век), городом рождения Низами указывается Гянджа. А из единственного существующего экземпляра "Атешкиды", третьего и самого позднего биографического сборника, вообще вырваны первые четыре страницы биографии Низами, и таким образом книга начинаются с "Кумской гипотезы". Естественно, что в рукописях поэм Низами также есть много искажений и поздних вставок – поэтому только научные, академические издания, созданные на основе тщательной сверки всех рукописей и текстологическому анализу, могут приниматься и браться за основу. Реально, такую работу по отношению ко всей «Пятерице»/«Хамсе» Низами проводили только в бывшем СССР, в частности Азербайджане, и, за исключением работ В.Дастгирди в 1930-40-х гг., только с недавних пор и в Иране.

Лживость сведений о Куме, почерпнутых на основе цитаты приписываемой Низами из его последней поэмы («Но я из Кухистана (букв. горн
72;я местность) города Кум»), подтверждает такой видный востоковед и крупнейший авторитет по Низами как Е.Э.Бертельс: «В лучшей и старейшей из известных мне рукописей Низами, принадлежащей Национальной библиотеке в Париже и датированной 763 г. (1360 г. н. э.), этой строки не имеется» («Великий азербайджанский поэт Низами», Изд-во АзФАН, Баку, 1940, стр. 26).

Хотя, несмотря на то, что данные про Кум являются более поздними вставками в рукописи, проще говоря, фальшивками, нельзя не упомянуть, что в самом Азербайджане (Северном) до сих пор есть горное село Кум в Кахском районе, что не очень далеко от Гянджи. Также как и под словом "Кухистан" можно было бы понимать и как страну гор, примыкающую к низменности арабского Ирака, и в обычном значении термина Кухистан, определяющего южную горную часть Хорасана (см.: Бартольд В. В. Историко-географический обзор Ирана. Соч. Т. VII. М.. 1971, 93). Есть еще один "Кухистан", в Памиро Алайе, высокогорной области, расположенной к югу от Ферганской низменности в восточной части пустыни Кызылкум. Ее Северная часть, называется Гиссаро Алай, или Кухистан по-таджикски. Другими словами, нечистые на руку переписчики потенциально могли взять настоящую цитату про любой Кум, что в горной местности (Кухистане), как, например, в Азербайджане, и, заменив еще один из топонимов, например деревню Чинарлы, на (нерифмующийся) топоним, каким является деревня Тафриш, придать совсем другой смысл словам.

При этом, даже если бы информация про Кум, Кухистан была бы верной, а не поздней вставкой и фальшивкой, то не стоит думать, что например в Кухистане, на северо-востоке Ирана, жили только этнические персы и другие иранские народы. Ведь есть интересные данные об этно-национальном составе Кухистана за много веков до рождения Низами: «По данным ат-Табари, в 51/671 г., когда арабы завоевали силой область Кухистан в Хорасане, из всех находившихся там тюрков только Низак-тархан остался на своем месте, т.е. заключил с арабами мир [56, II, с. 166]. В 87/706 г. Низак-тархан был правителем Бадгиса и заключил мирный договор с Кутайбой ибн Муслимом [56, II, с. 1184]. В 86/705 г. Низак-тархан упоминается в источниках как «сахиб», т.е. предводитель тюрков [66, т. 2, с. 342].

По данным Л. Н. Гумилева, правителем Бадгиса в 651 г. был тюркский князь Йукук Ирбис Дулухан, который умер в 653 г. Его преемником был его сын, который был убит в 659 г., а преемником последнего в Бадгисе стал Низак-тархан [241, с. 240]. Около 82/701 г. Низак-тархан по призыву царя Согда Тархуна прибыл в Термез на помощь к Сабиту ибн Кутбе и Мусе ибн 'Абдаллаху, отложившихся от Халифата [56, II, с. 1152]. После того, как Низак-тархан в 87/706 г. заключил мирный договор с Кутайбой ибн Муслимом, он несколько раз сопровождал арабов в их походах на города Мавераннахра и участвовал на их стороне в военных действиях. Затем в 90/708— 9 г., устрашенный стремительными успехами арабов, он открыто выступил против них и возглавил антиарабское восстание в Т
86;харистане [56, II, с. 1201]» (см.: Ш. Камалиддинов. «Историческая география Южного Согда и Тохаристана по арабоязычным источникам IX - начала XIII вв.», Ташкент, "Узбекистон", 1996, стр. 298-316).

«В Южном Азербайджане и ныне имеются ойконимы и гидронимы, имеющие объяснение из древнетюркских наречий. Большинство исследователей (В.Ф.Минорский, Х.Короглы, Г.Ворошил, В.Й.Асланов и др.) едины в мнении, что "оногуры", "сарагуры" и "акациры" гуннского круга представляли собой древние племена огузской группы тюрков. Ко времени падения Сасанидской империи большую часть населения Южного Азербайджана, как и раньше, составляли тюрки. О том, что ко времени арабского завоевания здесь имелось довольно значительное тюркское население, можно найти сведения в южноарабском предании, содержащем версию о вторжении в Азербайджан южноарабских племен уже в конце 30-х - 40-х гг. VII в. В нем говорится о столкновении йеменцев, проникших в Азербайджан, с тюрками, о победе арабов и взятии ими в плеl5; детей. У арабского автора Ибн Хишана излагается предание о том, что омайадскому Халифу Муавиййе (661-680 гг.) на его вопрос об Азербайджане и тюрках ответили, что в Азербайджане изначально живут тюрки. Если суммировать сообщения арабских авторов, напрашивается вывод о том, что в Азербайджане тюрки составляли большинство населения и проживали компактно» (см.: И.Алиев, А.Балаев. «АЗЕРБАЙДЖАНЦЫ. Историко-этнографический очерк». Глава I. Институт археологии и этнографии Академии наук Азербайджана, 1998).

Как видим, Иран был пёстро населенной территорией, и на ней жили и даже правили тюрки еще в 7-8 вв. Кстати, в армии арабского халифата было много тюрков, в частности Азербайджан и весь Кавказ был непосредственно завоеван для халифата под предводительством тюркских полководцев как в 7-8 вв., так и в 9 веке (в частности, полководцы Афшин, подавивший мощ
85;ое восстание Бабека в 837 г., и Буга Тюрк (Старший), подавивший все восстания в Грузии в 850-е гг., были тюрками).

В ту эпоху существовали целые династии тюркских правителей: Тулуниды (IX в., Египет и Сирия), Ихшидиды (X в Египет, Сирия),
89; небольшими разногласиями Аюбиды (Египет, Сирия, Диарбекир, Йемен), мамлюки (Египет, Сирия 1250-1517 гг.), Расулиды (Йемен 1229-1454 гг), Династия Ануш-тегина (1077-1231гг.), Караханиды (Маверанахр и Восточный Туркестан, 992-1211гг.), Зингиды (1127-1222 гг., ал-Джазар и Сирия); Ильдегизиды (1137-1225 гг. Азербайджан), Салгуриды (1148-1270 гг., Фарс); Сельджукиды Рума (1077-1307 гг., Анатолия); Данишкимеиды (1071-1178 гг., Восточная Анатолия); Караманиды (1256-1483 гг., Центральная Анатолия); Джалаириды (1336-1432 гг., Ирак, Курдистан, Азербайджан); Сефевиды (1501-1732 гг., Иран); Газневиды (977-1186 гг., Хорасан, Афганистан и Северная Индия); Делийские Султаны (1206-1555 гг.); Туглуикиды, Халджиты, Сейиды, султаны Бенгалии (1336-1576 гг.); султаны Кашмира (1346-1549 гг.); султаны Шарки и Джайпура (1394-1479 гг.); султаны Мальвы (1401-1531 гг.); Бахминиды и их преемники (1347-1527 гг).

Тюркские гвардии и их военоначальники служили в халифском войске в довольно раннее время. Сохранились личные имена полководцев: Хаммад ат-Турки (754-775 гг.), Мубарака ат-Турки (775-785), имена династий; военный правитель Дамаска Сул Тегин - отпрыск тюркской династии Сулидов (839 г.). В последствии из этой династии вышли два представителя средневековой арабо-мусульманской культуры: знаменитый поэт IX в. Абу Исхак ас-Сули, и известный историк Абу Бакр ас-Сули. (Бартольд, «Туркестан» стр. 60). Потомков Низак Тархана и Тугуж Шада мы видим в числе наиболее выдающихся военачальников халифа ал-Мамуна (813-833 гг.). (Джахиз, Манакиб, стр. 25). Первое отдельное использование тюркских дружин связывают с именем халифа ал-Мутасима (817 г.) при подавлении заговора Аббаса, сына ал-Мамуна. С возрастанием значk7;ния тюркской гвардии, как основы военной мощи государства, росло влияние тюркских военачальников. Так, мамлюк Ашинас был назначен смотрителем над всеми землями от «дверей дворца до крайнего округа на Западе», Итаху, другому тюркскому военачальнику, были отданы Хорасан и Синд. (Йакуби, Тарих, II, стр 439; Буниятов 1969 г. стр. 58).

Одной из основных решающих причин создания первых отрядов этой гвардии было тюркское происхождение матери халифа ал-Мутасима. Тюркского происхождения была мать Аббасидского халифа ал-Муктафи, которую звали Джиджак, т. е. Чичек - «цветок». Было важно иметь в своём распоряжении воинов-чужеземцев, ничем не связанных с местным населением и не имевших корней в стране. Такие воины был преданы только халифу. Но как только эти воины обретали какие-либо материальные ценности, охраняемые законом страны, они переставали быть надёжной опорой своих властелинов. (Босфорт К. Э. «Мусульманские Династии», 1960, стр. 42. Цит. по Будаев Н. "Западные тюрки в странах Востока").

Персидский историк Раванди писал в сочинении, посвященном султану Рума (Малой Азии) Гийас ад-Дину Кай Хусрау (1192-1196): "Слава Аллаху <...> в землях арабов, персов, византийцев и русов слово принадлежит тюркам, страх перед саблями которых прочно живет в сердцах" (Гумилев Л.Н. "Конец и вновь начало". V. Акматическая фаза. Цит. по: Босфорт К. Э. «Нашествие варваров» // Мусульманский мир: (905- 1150). М., 1951. С. 33). Более подробно о тюрках в ту эпоху можно прочитать из исследования Ф.М.Асадова «Арабские источники о тюрках в ранее средневековье» (Б.: Элм, 1993).

Также хочется остановиться более подробно на путанице происходящей во всех языках из-за как неверной классификации, так и неверной трактовки словосочетаний как "персидский поэт" ("Persian poet") или "поэт (из) Персии" ("poet of/from Persia"). Не будем повторять то, что уже высказано вначале статьи, а именно, что это не значит, что рассматриваемый поэт по происхождению перс, а лишь приведем, в очередной раз, релевантный пассаж от М.Шагинян, которая детально остановилась на этой проблеме, рассматривая такие сборники про персоязычных поэтов как Довлет-шах, Атешкида и особенно Авфи (13 век), которому, как в свою очередь цитирует армянская поэтесса крупного востоковеда 19 века Натаниэля Бланда, "Все современные биографии, жизнеописавшие наиболее древних поэтов, следовали..." (перевод с английского М.Шагинян: N. Bland, "The Journal of the Royal Asiatic Society", London, 1847, c. 113, цитата по указ. раб., с. 12).

Как верно подмечает Шагинян, "ярлык" персидского поэта на Низами и других персоязычных поэтах зачастую не только из-за неверного понимания, но и неверного перевода. "Бланд назвал труд Авфи не "сборником биографий персидских поэтов", но "ранней персидской биографией поэтов" - "The earliest Persian Biography of Poets" - и вряд ли случайно" (там же, с. 12). Шагинян продолжает: "На чем основывал автор свою классификацию? Проводил ли он в ней национальный принцип?.... Этим принципом оказалось распределение по месту жительства [здесь и далее курсив по тексту - А.Б.]. В последней главе Авфи пишет о поэтах Хорасана, Маверраннехра, Ирака, Газни, Лагора, - перечень мест даже не ограничивается Персией в прямом смысле слова (индийский Лагор!), а перечисляются места, где есть прославленные поэты, пишущие по-персидски, не обязательно персы по рождению. По
85;ятно почему Бланд назвал сборник Авфи первой персидской биографией поэтов, но не первой биографией персидских поэтов" (там же, с. 13). Шагинян заканчивает свою мысль так: "...изучение Низами как гения азербайджанского народа, ни в какой мере не идет тут вразрез с древнейшим персидским биографическим источником" (там же, с. 14).

В пользу своих неверных аргументов, сторонники иранского (персидского) происхождения и принадлежности Низами приводят статью про поэта из дореволюционной энциклопедии Брокгауза и Ефрона, написанную известным востоковедом, будущим а;кадемиком А.Е.Крымским. Ввиду того, что цитаты из этой его статьи 1897 года часто фигурируют в различных статейках, автор считает нужным привести пространные цитаты из последней книги академика Крымского «Низами и его современники», написанную им перед кончиной, а также предисловие к книге доктором филологических наук Г.Алиевым, проливающим свет на этот аспект.

«Представляется небезынтересным высказать несколько слов об отношении А.Е.Крымского к поэтам «азербайджанской школы», писавшим на языке фарси, и к вопросу о национальной принадлежности Низами. В отличие от многих дореволюционных ученых, как российских, так и западноевропейских, А.Е.Крымский не был склонен к изоляции и, тем более, отчуждению прославленного автора первой в истории мировой литературы «пятерицы» от историко-культурной среды Азербайджана, от родной азербайджанской литературы.

Еще в 1897 г. (ссылка: См. Энциклопедический словарь Брокгауза – Ефрона, т. 41, стр. 58) мнение А.Е.Крымского касательно национальной принадлежности Низами всецело зависело от установок западноевропейской востоковедной науки, относившей поэта без каких-либо оговорок к литературе Ирана. «Низами – лучший романтический персидский поэт», - писал А.Е. Крымский и позднее, в небольшом очерке, включенном автором в его «Историю Персии, ее литературы и дервишской теософии»» (ссылка: А.Крымский. История Персии, ее литературы и дервишской теософии, ч. II. М., 1906, стр. 183. То же самое мы видим в издании 1900 г.). Однако, внимательно ознакоми
74;шись с творчеством Низами, особенно с его поэтическим стилем, А.Е.Крымский объявляет Низами представителем азербайджанской литературы. От своего прежнего ошибочного мнения А.Е.Крымский отказался задолго до написания настоящего исследования. Уже в значительно измененном и дополненном издании 1912 г. Той же «Истории Персии…» автор теснее связывает Низами с Азербайджаном и азербайджанской литературой.

В настоящей роботе А.Е. Крымский о национальной принадлежности поэта говорит без обиняков и однозначно: Надо твердо сознать и признать: азербайджанец Низами, конечно, есть родной азербайджанский поэт, которым Азербайджан может по праву гордиться». Это, конечно, не означает отторжения Низами от всей персоязычной литературы, независимо от того, в какой части Азиатского материка и когда она создавалась. Ведь Низами один из столпов этой многовековой и богатой литературы, и это общеизвестно. Азербайджанские ученые, собственно говоря, никогда не преследовали и не преследуют цель как-то «отторгнуть» Низами от всей персоязычной литературы, на развитие которой бессмертное его творчество оказало поистине глубокое, можно сказать, решающее воздействие. Это хорошо видно на примере персоязычной литературы Индии и Малой Азии, литературы собственно таджикско-персидской. Наоборот, азербайджанский народ безгранично гордится тем, что творчество одного из его гениальных сынов, писавших в силу определенных исторических условий на языке фарси, благодаря своим вечно живым идеям и образам, прогрессивному мировоззрению и гуманис;тическим концепциям, явилось мощным фактором для развития богатейшей персоязычной литературы как в целом, так и в ее регионально-национальных проявлениях.

Вот почему представляется примечательной эволюция взглядов академика А.Е.Крымского на национальную принадлежность Низами, нерасторжимые связи творческого наследия поэта с родной азербайджанской литературой. К этому правильному выводу А.Е.Крымский пришел давно и в результате глубокого и всестороннего изучения творчества великого азербайджанского поэта» (см. ст. Г.Ю.Алиева в книге А.Е.Крымского, «Низами и его современники», Б.: Элм, 1981, сс. 17-19).

«Низами, с полным именем шейх Низаммадин Абу Мухаммад Ильяс ибн Юсуф ибн Заки ибн Му’аййад Гянджави (1141–ум. после 1203), лучший романтический азербайджанский поэт, непрекращающийся источник подражаний для последующей персидской романтики, в высшей степени любимый первообраз и для представителей тюркоязычных литератур, гениальный поэт мирового значения – остался почти не освещен касательно биографических подробностей у старейших, близких к нему по времени специалистов-историков персидской литературы. Собственно говоря, первую статейку, сколько-нибудь похожую на связное жизнеописание Низами, пусть и с грубым искажением исторических данных, мы имеем уж чуть ли не три столетия спустя после его смерти. Это глава в три страницы, которую среднеазиатец Даулат-шах (XV в.) отвел Низами в своем антологическом, компилятивном своде поэтических биографий «Тазкират аш-шуара» («Памятная записка о стихотворцах», соч. 1487). Статья Даулат-шаха оставляет много желать» (А.Е.Крымский, «Низами и его современники», Б.: Элм, 1981, с. 21).

Принадлежность Низами Азербайджану не вызывает сомнения и у совремнных крупных политических и религиозных деятелей мира. Так, например, Президент РФ Владимир Путин заявил: «...мы открываем памятник выдающемуся сыну Востока, выдающемуся сыну Азербайджана, поэту и мыслителю Низами... Жители Петербурга, граждане России хотят, чтобы сегодняшнее наше событие попало в сердце азербайджанского народа, и тех, кто здесь живёт, и тех, кто живёт в Азербайджанk7;.

Мы хотим подчеркнуть этим, что относимся к нашим азербайджанским братьям, как к близким родственникам. Мы хотим подчеркнуть, что мы уважаем культуру Азербайджана, уважаем культуру Востока и надеемся, что это та основа, которая всегда нас будет объединять.» (Выступление Президента России В.В.Путина на открытии памятника Низами Гянджеви 9 июня 2002 года, Санкт-Петербург, информационный бюлетень МИД РФ, 10 июня 2002 г).

В том же русле выступил и Папа Римский Иоанн Павел Второй во время визита в Баку в 2002 г.: «One of your great poets wrote: "The word, new and at the same time old... The word, which is like the spirit, is the treasurer of the riches of the invisible realm: it knows stories never heard, it reads books never written" (Nizami, The Seven Effigies)... It is your poet Nizami once more who writes: "The intelligent people are those angels who have human names. Intelligence is something marvellous" (The Seven Effigies).» (APOSTOLIC VISIT OF HIS HOLINESS POPE JOHN PAUL II TO AZERBAIJAN AND BULGARIA, MEETING WITH RELIGIOUS LEADERS AND POLITICAL, CULTURAL AND ARTS REPRESENTATIVES, ADDRESS OF THE HOLY FATHER, Baku, Presidential Palace

Wednesday, 22 May 2002).

Наконец, кульминация – есть ли прямое указание самого Низами насчет его национальности и самосознания, или другими словами, кто он, перс, или тюрок? Приведем лишь неполный список косвенных доказательств Низами как азербайджанского поэта, из книги одного из исследователей и экспертов по Низами, проф. А.Гаджиева, который перекликается с книгой Шагинян: «…более критическое, в сравнении, например, с Фирдоуси, отношение к представителям иранской царской династии (Яздигерд, Бахрам, Дарий, Нуширван)**; …. тот факт, что, в отличии от иранцев-шиитов, «Низами был правоверным суннитом» [Бертельс Е.Э. Избранные труды. Низами и Физули. М., «Восточная литература», 1962, стр. 109]; неизменный образ «тюрчанки», как поэтический символ женской красоты ****; многочисленные афористические выражения, языковые обороты, характерные именно для тюркского (азербайджанского) фольклора, народного языка (на что часто указывают специалисты), многие прямые указания и намеки самого поэта, - все это обличает в Низами азербайджанского поэта, говорит о глубоких народных корнях его творчества. Недаром представители персидской интеллигенции, филологи признают, что «Низами – не персидский поэт, он жил и работал в азербайджанской среде, и стихи его непонятны персу» [Ю.Н. Марр. Статьи и сообщения, Собр. соч. т. II, стр. 266]».

Мы
84;ожем еще долго цитировать этих востоковедов, которые полностью все точки над «i» расставляют и не оставляют никаких сомнений в тюркском происхождении и самосознании Низами. Но как говорится, Res Ipsa Loquitor – дадим последнее слово самому Низами – самому великому азербайджанскому поэту, философу, мыслителю и вообще представителю народа:

Не сломят меня эти бессердечные,
Я жалуюсь тем, которых еще нет на свете,
Моего тюркства в этой Абиссинии не признают (букв. «не покупают» - прим. пер.)
И потому не едят моих тюркских блюд.

В ином переводе звучит так:

В этом Хабеше не ценят моего тюркства,
Поэтому не едят мою вкусную довгу.

(«Семь красавиц», юбилейное издание 1981-1985 гг, стр. 71).

В подстроч;ном переводе с фарси проф. Рустама Алиева звучит так (персидский вариант записан кириллицей для упрощения чтения):

Торкийэмра дэр ин хэбэш нэхэрэнд,
Лачэрэм дугба-йех’эш нэхорэнд.

Перевод:

Моего тюркства в этой Абиссинии не покупают,
Потому (естественно) вкусной окрошки (моей) не едят.

Исследователь заключает: «Этот бейт, содержащийся во всех изданиях и не вызывающий никакого сомнения в подлинности, прежде всего говорит о том, что Низами по национальности был тюрком (азербайджанцем). Жалуясь на жителей Гянджи, которую в приступе отчаяния он сравнивает с Абиссинией, употреблявшейся в тогдашней литературе как символ мрака, невежества и мракобесия, поэт хочет сказать, что он тюрок и его красивые, прекрасные стихи, вкусные, как национальная пища тюркских народов, не ценятся на его родине, ибо желудки титулованных покупателей неспособны переварить такой прекрасной еды как дугба (окрошка)» (см.: "Низами Гянджеви", Баку: изд-во "Yazıçı", 1991, сс. 24-25).

Получается, что Низами предвидел сегодняшнюю ситуацию, и как всегда, дал достойный ответ. Интересно, что в книге «Семь красавиц» в переводе В.Державина, переизданной в 1989 г., Азернешром (т.е., еще в советское время в Азербайджане), как ни странно этот и многие другие интересные бейты, попали под сокращение и были опущены.

Также, ввиду как попыток принизить советских (в том числе и азербайджанских) востоковедов, и в частности «Низамиведов», так и двояких аргументов про язык (как про необходимость для перевода поэм Низами с фарси на азербайджанский, так и аргументов, что только те, для которых фарси родной, могут правильно понять и насладиться поэмами классика), считаю необходимым донести мнение д-ра Джалала Халеги Мотлага, самого авторитетного иранского (персидского) специалиста по Шах-наме Фирдоуси (11 век), из его интервью иранскому новостному агентству Мехр («For Iranians, The Shahnameh Is History Not Myth», Tehran, 16 января 2004).

Д-р. Мотлаг редактировал академическое издание Шах-наме целых 34 (!) года, которое, будучи опубликованным только в 2004 году, и то неполностью, стало первым в истории Ирана академическим (т.е., критическим, с комментариями, и с привлечением большого количества рукописей) изданием – причем издано было в Германии, и по признанию автора, недоступно большинству иранцев до тех пор, пока он не опубликует свой труд в самом Иране! Это, несмотря на то, что Фирдоуси самый почитаемый из поэтов в истории Ирана/Персии. До издания академической редакции Шах-наме д-ра Мотлага, всем иранским ученным приходилось пользоваться …. советской редакцией поэмы, которую иранские востоковеды называют не иначе как «Московская редакция». Причем, несмотря на заявления Мотлага о том, что его редакция превосходит московскую, он в частности признает, что: «Несмотря на то, что неиранские востоковеды не понимают некоторые моменты, они следуют академическим методам, и, следовательно, их исправления лучше и безукоризненны».

Впрочем, как заботятся о Низами в Иране, и кто он нем заботится, должно, наравне с цитатами от самого Низами, быть лучшим показателем того, кому наследие Низами принадлежит в первую очередь и кем он испокон веков более почитаем. Например, безусловно, лидирующую роль в академическом изучении и упорядочивании наследия Низами с 1930-х гг. (и вплоть до 1980-х гг.) в Иране принадлежит востоковеду Гасану Вахиду Дастгирди, этническому азербайджанцу. Что в принципе абсолютно не удивляет - азербайджанцы, как наиболее крупная этническая группа исторически населяющая Иран, оставили свой след во всех сферах культуры, искусства и общественной деятельности иранской цивилизации, вознесли поэтическую мысль до новых высот (Низами), а также стояли у истоков литературной критики, как например Мирза Фатали Ахундов (Ахундзаде).
Именно так его рассматривает крупный иранский исследователь персидского происхождения Ирадж П
72;рсинеджад, в своей книге "История литературной критики в Иране (1866-1951)", Bethesda: IBEX, 2003. Несмотря на признание, что М.Ф.Ахундов - "кавказский тюрок/турок", что он родился в Шеки (Азербайджан) в пору когда этот город давно не принадлежал Ирану, учился, жил и умер также за пределами Ирана (с. 40), и вообще, что его первым, родным, языком был несомненно "тюркский/турецкий" (с. 64), и следовательно он как и Низами был в первую очередь азербайджанским деятелем, д-р. Парсинеджад все равно не только считает Ахундова "персидским" литературоведом и писателем, но и "основоположником" и "пионером" персидской (иранской) литературной критики, даже назвав так главу своей книги, "Ахундзаде, основатель современной литературной критики в Иране" ("Akhundzade, the Founder of Modern Literary Criticism in Iran", c. 44). Автор также отдельно выделяет других азербайджанцев, например Ахмеда Кесреви, Мирзу Ага Хана Кермани и Абд аль-Рагима Талебофа, как крупных писателей и критиков, достойных быть включенными в его книгу и список из всего семи та;ких личностей (т.е., более половины писателей, привнесших в современную персидскую литературу с середины 19 века - азербайджанцы).

Американский востоковед из Ирана, профессор Аризонского университета, д-р Кямран Тяляттоф, нынешний авторитет по Низами в США, отмечает В.Дастгирди, нескольких западных востоковедов, также Э.Е.Бертельса и Дж.Мейсами, и всего еще двух иранских исследователей, как серьезных ученных, подходящих к изучению Низами в соответствии с научными методами (см.: «The Poetry of Nizami Ganjavi: Knowledge, Love, and Rhetoric», edited, introduction, and major contributions by K. Talattof and J. Clinton. New York: «Palgrave Macmillan», 2001, стр. 189). При этом, Тяляттоф перечисляет целых семь иранских переводчиков и редакторов поэм Низами, как «идеологически мотивированных» (стр. 190), при этом особо отмечая Пижмана Бахтияра и Бихруза Сарватьяна. В частности, «…редактор Пижман Бахтияр исключает двустишья, которые подрывают его интерпретацию. Подобным образом, некоторые редакторы, как Сарватьян, будут тщательно рассматривать [просеивать] много манускриптов труда, чтобы найти изложение, которое удовлетворяет их замыслам» (там же, стр. 7-8).

Параллельно с этим, американский исследователь отмечает, «В бывшем СССР и Азербайджанской республике, интерес к Низами всегда был впечатляющим», и перечисляет на целую страницу (сам текст десятой главы, не включая пространную библиографию, состоит из всего двух страниц) все достижения и шаги, предпринятые в Азербайджане по пропаганде Низами и его наследия для, в первую очередь, русскоязычных читателей, например, создание специальной комиссии под руководством академика Г.Б.Абдуллаева, президента АН Азерб. ССР.

Что интересно, отметив, как серьезно подходили к творчеству Низами в Азербайджане, как планировались празднования к 800-летию поэта в 1941 году (прерванные В;еликоl1; Отечественной Войной, и перенесенные на 1947 г., когда в СССР широко отмечалось 800-летие Низами и над его могилой близ Гянджи был сооружен мавзолей), исследователь также упоминает про аналогичные мероприятия в мире по случаю 850-летия поэта, где фигурируют такие города как Лос-Анджелес, Вашингтон, и … Тебриз (стр. 7). При этом отсутствие Тегерана, столицы страны претендующей, на уровне президента, на наследие азербайджанского поэта, наводит на очевидные, и надо признать, грустные (для иранцев), мысли. Кстати, кроме Тебриза, в Иране нигде нет, например, памятника Низами (важность такого простого жеста как установление памятника, исходит в первую очередь от корня этого слова – «память»). При всем экономическом и политическом отличии Ирана и Азербайджана, последний, несмотря на намного более скромные ресурсы, продолжает пропагандировать Низами и сегодня, открывая памятники в Санкт-Питербурге, Киеве, Кишиневе, Ташкенте, Марнеульском районе Грузии и даже Чебоксарах (Республика Удмуртия, РФ). Этот список не включает в себя Москву и многочисленные памятники в самом Азербайджане, которые были открыты в советское время и ранее. Недалек тот день, когда азербайджанская диаспора установит памятник Низами в США.

Как считал Е.Э.Бертельс, причина непопулярности Низами в Иране, во всяком случае до исламской революции, в том, что «политические взгляды поэта заставляли носителей власти ограничить распространение его произведений» («Избранные труды. Низами и Физули», М., «Восточная литература», 1962, стр. 215. Цитата по: А.А.Гаджиев, «Ренессанс и поэзия Низами Гянджеви», Баку: Елм, 1980, стр. 75). Это делается на основании вышеупомянутого рассказа про старуху и Санджарского султана в Сокровищнице тайн, где Бертельс правильно усматривает данную мысль: «сельджукская знать противопоставляется старой иранской аристократии, которая, очевидно, по мнению Низами, к с
87;раведливости не стремилась» (там же, стр. 193).

Целью данной статьи было прекратить нападки и притязания на историческое прошлое и культурное наследие азербайджанского народа; напомнить о нестыковках, и других проблемах, отчетливо прослеживающихся в истории и культурах соседних стран; вывести дискуссию на более высокий, научный и интеллектуальный уровень; внести вопрос о необходимости срочной выработки национальной концепции по защите культурного и исторического прошлого азербайджанского народа в повестку дня; и, наконец, объяснить, что, несмотря на свое первичное и большее отношение к Азербайджану и азербайджанскому народу, великий поэт Низами принадлежит также к иранской культуре, к (азербайджанской) школе персидской поэзии, и, всему миру и цивилизации. Со своей стороны автор надеется, что как Азербайджан продолжит и усилит заботу о своих великих деятелей культуры, науки, спорта и военного дела, так и
48;ран перейдет от слова к делу и отдаст подобающую дань великой личности, которым является действительно великий азербайджанский поэт, который вознес персоязычную поэтическую мысль и школу до небывалых высот, и заслуженно признается классиком персоязычной поэзии.